О верности крыс. Роман в портретах - Мария Капшина

– А стена сада? Собаки? Стража?

– У вашего соседа стена ниже и возле неё со стороны улицы растёт каштан, на углу Оленеморной и Стрижей. С той стены и ваша пониже. Собака спит, она с голоду любой кусок мяса хватает, что туда ни брось. Расде вы вчера на свадьбу сестры отпустили, а Кесшо опять напился.

– А Сида? – с интересом спросил Ошта.

– Так он же один, – снова пожал плечами Дзойно. – Что мне, времени не хватит, пока он с той стороны дома?

Та-ак. А «госпожа» -то не проста. Кто там главный поставщик мастеров на все руки на столичный рынок? Лис Загри? У него свой штат учителей, ему сторонние не нужны. Джито Безухий? Не так невероятно; он больше по кражам, ну так этим лоза тоже хорошо объясняется. Только вот под название «госпожи» ни один из них не подходит. Гоор? Этот мельче плавает…

– А уровень учеников какой? Фехтовать учились или нож в руках не удержат?

– А примерно, как у меня. Фехтовать не учились, – мальчишка прямо посмотрел мэтру в глаза, – но ножи в руках держим крепко.

И ножи, и кастеты, и дубинки. Мэтр задумчиво глядел на собственную поясную бляху.

– Ты же понимаешь, парень, как рискуешь, – сказал Ошта. – А если я тебя сейчас к стулу прикручу да позову коричневых?

– И что вы им скажете? Что вор залез?

– Залез, – кивнул Ошта. – Серебряные ложки крал, а тут я. Думаешь, не найдут способ узнать, на кого работаешь?

– Не работаю я! – возмутился Дзойно. – Я фехтовать хочу, а меня к мэтру ни в какую не пускали, сколько я Сиде ни нудил! Вот кухарка у мэтра – что надо, и тётку мою покойную знала! А я в школу хотел – ну и пришлось в окно лезть, раз в дверь не пускают!

«Хорош, засранец!» – одобрительно думал Ошта, грозно хмуря брови.

– Собаку отравил. И клинков на тебе, как блох.

– Не травил, а усыпил; тётка мастерица была по травам, вот и меня научила. А клинков, – он усмехнулся, – я специально для такого дела никогда и не имел вовсе, откуда? Один только нож и есть, от бати-покойника.

– Ладно, шельма, – махнул рукой Ошта. – За кем бы из больших рыб ты ни плавал, а я присягу давал. Я роду императорскому ол Истаилле служу, как дворянин, и на подводников работать не стану. За вами Кеил, за мной Таго. Так… своей госпоже и передай.

– Передам, мэтр. А она просила передать, что против Его Величества Нактирра пальцем шевелить не станет, потому что проще подождать, пока сам помрёт. А если вы откажетесь, то всю жизнь потом будете знать, что других таких учеников, как кхади, у вас не было и не будет никогда.

Дзойно поклонился и шагнул к окну.

– Надумаете, – добавил он через плечо, – второй тагал8 на Лорской дороге, в двадцать шестой день этой луны, за час до заката.

И канул через подоконник.

Ошта сидел в кресле неподвижно и смотрел, как на стенах, обитых бледно-голубым шёлком, гаснут квадраты заката в сизой сетке тени от оконного переплёта. Шёлк был древний, чуть не как сам дом. Мэтр помнил время, когда доставал исполину в полном вооружении кадарской тяжёлой пехоты до крестовины двуручника. Двуручник стоял остриём между ногами исполина, а Ошта (тогда ещё о-Туавер, наследник) – на одном его латном сапоге обеими ногами, на цыпочках и до крестовины доставал вытянутой рукой, пока второй держался за пояс латника. И шёлк тогда сиял небесно-голубым, не выцвел и не отливал этим предательским желтоватым оттенком. Давно надо поменять, а всё руки не доходят. И отец тогда садился вечерами в это кресло, брал Ошту на колени и делился мудростью: чем больше платят за урок, тем тупее ученики. И тем меньше хотят учиться.

– Ты видел этих беременных тараканов? Этих криволапых телят?

Ошта видел. Тараканы и телята были большими и сильными и с большими мечами, тогда как Оште ничего, кроме ножа, не полагалось.

Лет через пять, скача на солнцепёке с большим (тяжёлым!) мечом, который через каждые два часа тяжелел вдвое, и слыша от отца «таракана на сносях» уже в свой адрес, Ошта жгуче ненавидел дорогооплачиваемых учеников, кого не ждали дополнительные тренировки после ужина и ночные побудки с плаванием в реке часа два, пока рассветёт. И кому прощались такие ошибки, за какие Ошта намотал бы с двумя вёдрами воды десятка два кругов вокруг усадьбы и ещё столько же, если расплескает хотя бы четверть. Прошло ещё немного лет, и Ошта сам не заметил, когда в нём выросла эта жгучая благодарность к отцу и совершенно отцовское презрение к телятам.

А став мэтром – ох, как он лютовал, заметив в ком из учеников искру таланта! Никаких поблажек, рвись наизнанку – а делай, и только попробуй равнять себя с телятами, выискивая повод для гордости. А вот стань на поединок со старшим, с почти уже мэтром, погляди, на что ты способен. Поединку всё равно – новичок ты или двадцать лет дорогой Таго ходишь. В поединке ты либо хорош, либо плох, вот и вся арифметика.

Закат потух и остыл. Ошта подумал было зажечь свечи, но махнул рукой. Хорошее время – сумерки. Мягкое, двуличное. Не оттого двулично, что лжёт, а оттого, что сводит две правды. И одна правда не лжива, и другая не врёт. Хорошее время.

Ошта встал с кресла.

Какое сегодня число? Двадцать третье? Итхае на дежурстве.

Выглянул в окно, крикнул:

– Егош! Вели седлать Ветерана.

На Белый остров, в Веройге, императорский замок, можно было попасть несколькими путями. С причала у восточного берега острова, где заканчивался город и начиналось озеро. На пароме или лодке из старого города – через пролив между Большим островом и Белым. Или по одному из мостов, протянутых от города. У каждого из мостов стояла караульная башня; предполагалось, что в военное время они смогут держать оборону. Каким образом и зачем оборонять дальний край моста, когда этот мост можно просто разобрать, теоретик Ошта не видел. Впрочем, войны давно уже не докатывались до Древней столицы, и башенки служили больше для пущего величия имперского и чтоб производить впечатление на приезжих.

– Стой, кто идёт! – скучным голосом крикнули сверху. Ошта задрал голову:

– Погоди, Ветерана привяжу, взберусь к тебе, и постоим!

– Вот это дело! – приветливо взревели в освещённой скворечне-караулке.

До караульного поста было три пролёта ломаной спирали с необоснованно высокими ступеньками.

– Хорошее упражнение для стариков – эта лесенка, – поприветствовал друга Ошта. – Давно комаров кормишь?

– С заката и кормлю, – хохотнул тот, сгребая древком алебарды со скамьи какие-то крупные и лысые комья меха, две пустые бутылки, осколок глиняного кувшина и ржавые ножницы устрашающих размеров. Скамья опоясывала караулку с четырёх сторон, являясь единственным предметом мебели в этой коробке четыре на четыре шага и с бортиками по грудь высотой. Крыша держалась на четырёх столбах, вернее, уже на трёх, потому что четвёртый подломился и сам стоял теперь только из любви к славному отечеству. Столбы сияли, обвитые масляным дымком из ламп, отражались в чёрной воде Арна, рядом с дробными отражениями факелов вдоль моста. Дальше на восток в беззвёздной темноте мороком вставал Веройге: созвездие окон и уличных факелов.

– Ты садись, – гостеприимно повёл алебардой караульный. Выглянул наружу на стук копыт, крикнул «Стой-кто-идёт» тем же скучным голосом («Отвали, Итхае», – лениво послышалось снизу и процокало дальше) и с чувством выполненного долга повернулся опять к Оште.

– Так ты здесь чего? – прогудел Итхае, почёсывая бороду.

– А тебе напарник не нужен, поскучать вдвоём? – полюбопытствовал мэтр, подавив желание тронуть свою бородку; рядом с бородищей Итхае она выглядела как-то несолидно.

– Не, это ты зря, – посерьёзнел караульный. – Я сегодня не пью.

– Заболел? – усмехнулся Ошта, разглядывая скамью. Судя по пятнам, скамья при нужде служила и столом. Обеденным, карточным, разделочным…

– Да я думаю, трёх дней пока хватит, – сказал Итхае, ставя алебарду в угол. Внизу что-то двигалось сквозь ворота на мост, лязгая, гремя и невнятно поминая Верго и «отца нашего, имперантора».

– Стойктоидёт, – на одной ноте пробасил Итхае, не оборачиваясь. Ответили неразборчиво, но, судя по тону, – матерно.

– Слушай, вот давно хотел спросить, – начал Ошта, ещё раз глянул на лавку – и сел. – Ну зачем у тебя алебарда? Не лук, не дротики, не копьё, не рог, чтобы объявить тревогу, – алебарда!

– Да пёс его знает. Традиция, пепел ей в душу. А я сам их терпеть не могу. То есть, в строю против конницы, положим, ещё куда ни шло, а так… Тьфу.

– А что Устав говорит? Вот, скажем, те, что гремели сейчас внизу – были они зангские наёмники…

– Да Кироч это был, – зевнул Итхае. – Из третьей сотни. И дружки его, такие же, опора гвардии. Они чуть не каждый второй день собираются, к этому времени как раз глаза зальют – и тащат задницы в приёмную, проситься на поля сражений. Во славу Вечных и императора.